Неточные совпадения
Такие
великие явления мировой культуры, как греческая
трагедия или культурный ренессанс, как германская культура XIX в. или русская литература XIX в., совсем не были порождениями изолированного индивидуума и самоуслаждением творцов, они были явлением свободного творческого духа.
В этом
трагедия искусства, посмертная
трагедия великих творцов.
Александров стоял за колонкой, прислонясь к стене и скрестив руки на груди по-наполеоновски. Он сам себе рисовался пожилым, много пережившим человеком, перенесшим тяжелую
трагедию великой любви и ужасной измены. Опустив голову и нахмурив брови, он думал о себе в третьем лице: «Печать невыразимых страданий лежала на бледном челе несчастного юнкера с разбитым сердцем»…
— Нет, уж я это знаю… оставь. Теперь одно спасенье — бежать. Все
великие люди в подобных случаях так делали… Только дело в том, что и для
трагедии нужны деньги, а у меня, кроме нескольких крейцеров и кредита в буфете, ничего нет.
Правда, что большая часть произведений искусства дает право прибавить: «ужасное, постигающее человека, более или менее неизбежно»; но, во-первых, сомнительно, до какой степени справедливо поступает искусство, представляя это ужасное почти всегда неизбежным, когда в самой действительности оно бывает большею частию вовсе не неизбежно, а чисто случайно; во-вторых, кажется, что очень часто только по привычке доискиваться во всяком
великом произведении искусства «необходимого сцепления обстоятельств», «необходимого развития действия из сущности самого действия» мы находим, с грехом пополам, «необходимость в ходе событий» и там, где ее вовсе нет, например, в большей части
трагедий Шекспира.
Если б кто-нибудь видел Мочалова только в этих двух пиесах, он счел бы его за одного из первоклассных,
великих артистов; между тем как этот же самый актер являлся во всех
трагедиях без исключения, а в драмах и комедиях с исключениями — весьма плохим актером; у него бывали одушевленные места, но по большей части одушевление приходило некстати, не к месту, одним словом: талант был заметен, но отсутствие всякого искусства, непонимание представляемого лица убивали его талант.
Ведь страдания трагического героя иллюстрируют все ту же безотрадную Силенову мудрость;
трагедии великих трагиков, Эсхила и Софокла, кончаются гибелью героев и самым, казалось бы, безнадежным отрицанием жизни.
Опять, как в юношескую пору, перед Ницше встали оба
великих бога — Дионис и забытый было Аполлон. И теперь их уже нельзя было примирить и соединить в «братском союзе», как сделал Ницше в «Рождении
трагедии». Там он этого достиг тем, что превратил Аполлона в какую-то ширму, в цветное стеклышко, умеряющее нестерпимый для смертного глаза блеск дионисовой стихии.
Действительно, в ней они звучат особенно сильно, в ней жестокость и незаслуженность земных мук с потрясающею вдохновенностью оправдываются указанием на «иной мир», и в этом указании —
великое, примиряющее утешение, которое несет душе зрителя указанная
трагедия.
И вот Ницше гордо провозглашает «самое радостное, самое чрезмерное и надменное утверждение жизни».
Великая, невиданная гармония встает перед ним опьяняюще-обольстительным призраком, — «рожденное из полноты, из преизбытка высшее утверждение, утверждение без ограничений, утверждение даже к страданию, даже к вине, даже ко всему загадочному и странному в существовании». И Заратустра объявляет: «Во все бездны несу я свое благословляющее утверждение». Incipit tragoedia — начинается
трагедия!..
Трагедия творчества и кризис культуры достигли последнего заострения у
великих русских писателей: у Гоголя, у Достоевского, у Толстого.
В новом символизме до конца доходит и
великое творческое напряжение человеческого духа, и творческая
трагедия, и болезнь духа.
(Почерк Лельки.) — Над этим нужно подумать. Мне это какою-то стороною тоже чертовски близко, только было запрятано очень глубоко в душе. Гм! Быть «
великим шарлатаном». Это завлекательно. Но с этим вместе мы безумно любим наш комсомол. В этом
трагедия. Как жить без него и вне его? Ну что ж. Будем
великими шарлатанами и экспериментаторами.